Он увидел, что и священники, и прихожане никуда не уходят, а стоят тут же, рядом, вдоль стены храма. Он подумал, что если они сейчас разойдутся, то больше никогда не соберутся вновь, что это будет конец. Еще чуть-чуть и не станет человеческой семьи, объединенной Богом. Разве можно это допустить?! Разве можно остаться в стороне и молчаливо позволить случиться трагедии? Нет. Нельзя расходиться. Нужно наоборот — объединяться и сплачиваться. Объединятся, вопреки алгоритму объединения. Объединяться против искусственного интеллекта.
- Братья и сестры! - воззвал отец Даламбериан. - Прошу за мной.
Он повел их недалеко - в сквер, на аллею памяти. Тут, вдоль широкой мощеной дорожки стояли скромные обелиски в честь великих битв и героев - на фоне зеленых деревьев, украшенные цветами, озаренные солнцем.
Чтобы их не подслушал искусственный интеллект в время собрания, Даламбериан попросил всех сдать сотовые телефоны. Телефоны сложили в полиэтиленовый пакет из супермаркета. Для охраны телефонов Даламбериан выбрал тихого мальчика из знакомой семьи прихожан и вручил пакет ему.
- Посиди тут, покарауль. Мы отойдем недалеко, вон туда.
Мальчик послушно сел на скамейку рядом с пакетом. Щека у мальчика была опухшей, глаза красные.
- Что с ним? - спросил Даламбериан у отца мальчика.
Отец мальчика, смиренный прихожанин, как знал его Даламбериан, держал в пригороде большое хозяйство, растил коров и свиней. Звали прихожанина Иваном, а мальчика, сына его двенадцати лет, звали Василием.
- Зуб у Васи болит, - ответил Иван. - Вот пришли сегодня просить Господа, чтоб здоровье ему послал. А тут такое. Что же теперь будет, батюшка?
- На всё воля Божья, - ответил Даламбериан. - Я попрошу за Васю.
Толпа отошла от мальчика, прошли мимо бюста Суворова, и остановилась около бюста Александра Невского. Бронзовый Невский в остроконечном боевом шлеме и кольчуге мудро глядел вдаль, поверх толпы.
Даламбериан выждал минутку и начал говорить. Стараясь закончить скорее и не привлекать внимания посторонних, говорил он скороговоркой, сдерживая свой могучий бас.
- Братья и сестры! У единомыслия есть имя собственное. Это Христос. Во Христе и есть суть нашего единства. Точка соприкосновения это Бог. И если мы ищем какие-то другие поводы для нашей схожести, для нашего единомыслия, то...
Даламбериан осекся, потому что сверху спикировал черный хомут и завис, жужжа как шмель, перед лицом проповедника. Хомут заговорил.
- Напоминаю, что церковная организация упразднена.
- Хорошо, - сказал Даламбериан. - Мы не в церкви, мы на воздухе.
- Тематические церковные собрания запрещены, - сказал хомут.
- Извините, - сказал Даламбериан. - Нам вообще нельзя встречаться?
- Встречаться можно. Запрещены проповеди.
Даламбериан заверил, что никакой проповеди не было, что прихожане лишь прощались и скоро разойдутся. После этого хомут взмыл в небо и исчез из виду. Даламбериан вместе со всеми прихожанами смотрел вслед хомуту, провожал взглядом, а когда тот исчез, раздраженно произнес:
- Запомните мои слова! Бог сотворил мир для человека. Не для собак, не для роботов. Только для человека! Запомните это. Говорю пред лицем святым, - Даламбериан указал на бюст Невского. - Искусственное не может править творением Бога. Нельзя допускать такое!
- Что же теперь нам делать? - спросил Мардарий.
Даламбериан оглядел паству. Нужно было придумать, где им собираться. На дальней скамейке он заметил мальчика Васю, понуро караулящего мешок с телефонами. Даламбериана озарило. Он поискал глазами отца мальчика, фермера Ивана. В первых рядах того не было, а заглянуть дальше не хватало росту.
- Иван! Где ты?! Выйди, - позвал Даламбериан.
- Здесь я!
Фермер вышел в первый ряд.
- Пригласи-ка нас всех в гости на чай, - сказал Даламбериан.
- Хорошо, - сказал Иван, робея. - А когда?
- Как всегда. В воскресенье. В шесть утра.
- Хорошо, приглашаю.
Собрание окончилось. Прихожане узнали дорогу до Иванова фермерского хозяйства и разошлись. Даламбериан придержал Ивана и Мардария: Ивану сказал, что поедет к нему в хозяйство прямо сейчас, а Мардария попросил раздобыть ружье и привезти в хозяйство к воскресенью.
- Отче, помилуй! - сказал Мардарий. - Нет же у меня ружья-то!
- Спроси у кого-нибудь. Нужно.
- Да на что тебе?
- От собак бешеных спасу нет, - сказал Даламбериан.
Добраться до хозяйства оказалось не так просто. Роботы-хомуты в сговоре с людьми-автоинспекторами самым возмутительным образом забрали у Ивана личный автомобиль, на котором он с женой и сыном приехал в церковь. Этот форменный грабеж роботы называли словом «изъятие». В ходе нервной беседы, роботы сообщили, что бензин все равно продаваться не будет. Ресурсы нужно экономить, а деньги вообще упразднены.
Пришлось ехать на рейсовом автобусе. За билет действительно никто не попросил оплаты, и до остановки доехали даром. А потом пять километров шли пешком.
Иван по дороге сокрушался и волновался, как он теперь будет возить в город выращенное мясо. Тем более его интересовал вопрос, кто купит это мясо, если деньги отменили. Опасения свои Иван высказывал робко, с дрожью в голосе, обращаясь то к молчаливой жене, то к Даламбериану. Сын Василий всю дорогу страдал от зуба — морщился и держался за щеку. День был жаркий. Даламбериан упрел в рясе, но, превозмогая себя, без остановки молился о помощи бедному мальчику. Мысли Даламбериана при этом были не с мальчиком, не с его маленькой зубной болью, а с огромной болью всего человеческого мира, с той бесконечной бедой, что нависла над людьми. Нарушен весь уклад вещей. Нарушено равновесие. Сотрясены основы. Мир падает.
Дух у Даламбериана захватило, будто он оступился и летел в черный колодец. Сердце сжалось и никак не разжималось. Всю чудовищность, всю глубину этого падения Даламбериан не мог измыслить - вопрос оставался без ответа, вопрос жалил и жег душу: «какое оно будет, это дно?»