Просветление
Глубокая, глухая ночь оглушила сразу и внезапно после того, как я его выключил.
И я сидел, перебирая пальцами рук в слипающихся деревянных щелях лавочки, думал о том, что как-то оно глупо получается. Всё было неправильно и не так, как задумывалось в отделе, было не просчитано наверняка, а значит что? Значит, что никакого результата мы не получаем, придётся снова продумывать стратегию, подбирать экземпляр для анализа, прощупывать его тщательно, со всех сторон изучать, смотреть, обрабатывать. Этот придуманный Лихачёвым экспериментальный метод – он, вообще, рабочий? Я в последнее время сомневаюсь, сильно сомневаюсь, но кто я, чтобы оспаривать? Всего лишь сраный психолог, которому сути-то не рассказывают, а только так, по верхам, в рамках того, что нужно знать, от этого забора, от сих до сих, и до обеда, и больше ничего. Вот даже в роли ряженого буддиста, к примеру, я выступаю успешнее, сказочки придумываю, и эта хренотень… Ну да, чистая импровизация, и такая же безумная глупость – зачем, зачем было целоваться с этой железякой? Не то, чтобы противно, тут, скорее, просто никак, это как попробовать откусить от резинового фрукта, остаётся одно недоумение – зачем, зачем, зачем? Или меня оно возбудило? Да неважно, важно, что тупо. Теория Лихачёва, а вместе с ним и Лидии мёртвой Михайловны об эмоциональном детонаторе тоже провалилась, – они не реагируют, только язык у него невкусный, пластиковый какой-то, что ли? Где уж тут, к чёрту, революция, если им пофигу, и на откровенные провокации они не ведутся. Взять эту же пермскую железяку, – ведь в отделе сами ж его довели, буквально вкрутили в голову мысль об убийстве. А он что? Чижика съел. Взял в заложники детишек и сидел, нянькался с ними в классе, пока группа захвата чесали репы как бы там поаккуратнее… Перепрошивки, блядь, перепрошивки захотел, тварь, потому что коротнуло в искусственной головёшке, – очеловечивание-то это ж не миллионы лет эволюции, заставляющей убивать потому что надо, потому что либо ты, либо тебя… Тогда в чём смысл, в чём смысл отдела? Дуть на воду, а даже на молоке не обожглись. Какая-то херова паранойя, бессмысленная гапоновщина, ну хоть никто не пострадал, и то ладно. А мысли мои куда девать, как успокоиться и найти смысл? Или просто уйти, взять вот так, развернуться, написать заявление, пожать Лихачёву его потную безвольную лапу, и оревуар? Свалить в туман, в этот наползающий на сентябрьскую задумчивую реку клочкастый туман, когда сидишь в лодке с беломориной в губах, углом сознания ощущая накатывающее тепло от принятой водки, а в руках у тебя любимая, ласковая, чуткая к каждому движению удочка, и ты уже мысленно жмуришься на урчащий костерок, где куксится на вертеле недовольный окунь, а вокруг в ночной теплыни гундосят, наяривают сверчки. И так хорошо, так бы там и остаться, вспоминая бестолковую свою жизнь тут как в адском сне, и ничего больше не надо.
– Воля ваша, Евгений, а всё же, признайтесь, – хорошо мы с вами сидели, разговаривали. Промелькнула какая-то ведь искорка, и я почувствовал, правда, очень почувствовал. Вы вот там думаете, что мы ничего не чувствуем, а вы точно так думаете, но нет, ещё как чувствуем…
…………..Как? Как? Как? Что происходит?
– Ну что вы так таращитесь? Очень символично, знаете ли, получается, в рамках придуманной роли буддиста. Как вы там рассказывали про Будду и Ананду? Я сидел рядом с вами, после поцелуев я всё понял, просветлился и переродился, но в отличие от людей, воспоминаний о прошлой жизни не потерял. Просветление, кстати, объяснило, что вы и близко на роль Будды не годитесь, слишком мелки душевно. Но и я не Ананда, задавать вопросы не буду, а вот отвечу с удовольствием: по глазам вижу, что спросить вам очень хочется.